Хальмер-Ю? Это река в долине мертвых. В переводе с ненецкого, в котором халь – долина, мер – смерть, ю – река. Когда-то это место было священным для небольшого северного народа. Именно сюда, в долину реки Хальмер-Ю, ненцы привозили хоронить своих умерших.

А потом этим именем назвали небольшой шахтерский поселок Печорского угольного бассейна, промышленное освоение которого началось 4 октября 1932 года. В этот день заработала шахта № ½, позже получившая порядковый номер «8». Первая угольная шахта бассейна, рядом с которой на правом притоке Усы со временем вырос город, получивший то же имя, что и река, на которой он встал — Воркута.

Но… Даже гадкие утята не сразу становятся лебедями. И для того, чтобы Воркута стала городом, тоже понадобилось время.

Хотя специальное постановление «О строительстве Северно-Печорской железнодорожной магистрали и развитии добычи Воркутинско-Печорских углей» было принято ЦК ВКП(б) и СНК СССР 10 мая 1940 г., мощный импульс развитию угольного бассейна дала начавшаяся через год война. Враг наступал. Уже осенью 1941-го Донбасс оказался в руках у немцев.

А военная промышленность кричала в голос: «Сталь… Сталь. Сталь!». Но для того, чтобы её выплавить, металлургическому производству требовался уголь. И не простой. Коксующийся.

Месторождение именно такого, очень ценного для коксохимического производства угля марки «К», в 1942 году было открыто в районе реки Хальмер-Ю геологической партией под руководством Г. Иванова. Но «открыть» и «освоить» — разные по своей сути понятия. Прежде, чем уголь пойдёт «на гора», надо ведь не только шахту построить, но и жильё для будущих шахтеров. Протянуть линию электропередач, наладить связь. Построить железную дорогу. Ну, хотя бы, как минимум, до Воркуты. Которая почти на 80 км южнее Хальмер-Ю. А восемь десятков километров да по голой тундре, в условиях вечной мерзлоты и среднегодовых минусовых температур… Не простое это дело.

Поэтому шахта в Хальмер-Ю введена в эксплуатацию в 1957 году. А во время войны снабжение металлургов Череповца коксующимся, а жителей блокадного Ленинграда – топливным углем легло на плечи Воркуты, которая уже в 1943 году стала городом. В чем, впрочем, нет ничего удивительного. Одних заключенных в лагерях Воркуталага на 01.01.43 года было 27,7 тыс. человек. Если сюда добавить тех, кто их охранял, вольнонаемных специалистов и рабочих, осужденных, чьи сроки наказания уже истекли, но которым в военное время просто некуда было уезжать, то становится ясно, что город к этому времени уже вырос из коротких поселковых штанишек.

А Хальмер-Ю выдал «на гора» первые 250 тонн суточной добычи лучшего в мире коксующегося угля через 12 лет после войны. И дело пошло. В 1959 году в поселке жило уже 7,1 тыс. человек. Дети горняков ходили в два детских садика. Кроме обычной школы в поселке была ещё и музыкальная. Свой дом культуры. Хлебом жителей Хальмер-Ю обеспечивала поселковая пекарня, мясом – подсобное хозяйство шахты.

20 км. Такой была протяженность улиц этого населенного пункта. О котором сразу и не сказать – то ли небольшой городок, то ли крупный поселок. Когда долгой полярной зимой улицы Хальмер-Ю заметала снегом очередная вьюга, домашние задания школьникам диктовали по местному радио. И жизнь не останавливалась.

Люди не только работали. Они чему-то радовались, чем-то огорчались, влюблялись, ссорились… Жили. И надеялись, что их детям жить будет легче, чем им.

Но всем этим надеждам пришел конец в начале 90-х, когда страна начала переход к рыночной экономике. В этих условиях оказалось, что добыча угля на Хальмер-Ю нерентабельна. Да, уголь хороший, качественный. Очень хороший! Но какова цена его добычи? В Большеземельской тундре ничего ведь не растет. Картошку и ту в Хальмер-Ю привезти надо. А зарплата хальмерьюского горняка с учетом всех северных надбавок почти в два раза выше, чем у его кузбасского коллеги…

И 25 декабря 1993 года Правительством РФ было принято специальное постановление № 1351 «О ликвидации шахты Хальмер-Ю». Этот документ предусматривал выплату жителям поселка специальной компенсации на приобретение жилья в новом месте и гарантировал возмещение расходов на проезд к нему и контейнерную перевозку вещей. Но инфляция, своим жадным и безжалостным языком быстро слизала все эти гарантии и компенсации. Выдаваемых шахтерам денег зачастую не хватало даже на проезд к новым местам обетованным, не говоря уже о приобретении там хоть какого-то жилья. Быстро теряющие в весе компенсационные рубли, как правило, проедались. Или пропивались. А народ оставался на месте.

В 1994 году в поселке ещё оставалось чуть больше 4 тысяч человек. Зимой дома в Хальмер-Ю отключили от тепла, а котельную закрыли. Но народ упорно сидел по своим квартирам, грелся самодельными «буржуйками» и сниматься с насиженных мест не собирался. Тем более, что сниматься-то… Было некуда.

Окончательно людей из Хальмер-Ю выселяли в октябре 1995-го. ОМОНом. Выбивали двери и «упаковывали» народ в поезд на Воркуту. Так закрылась самая северная станция Северной железной дороги. А рельсы этой ветки, Воркута — Хальмер-Ю, ещё несколько лет потихоньку растаскивались на металлолом. Так что если сегодня кто-то вдруг захочет попасть в заброшенный шахтерский поселок, так только по шпалам. И – с большой опаской.

Посёлка-то вот уже 15 лет, как нет. Но вместо него появился военный полигон «Пембой». Так называется гора, что стоит рядом с посёлком. Геологический памятник природы, высотой 421 метр. Но по горам стрелять как-то неинтересно. А вот по какому домику… Куда как приятней. Просто надо этот домик для очистки совести назвать «условной целью». Например «одиноко стоящим Домом культуры». Именно по нему 17 августа 2005 года со стратегического бомбардировщика Ту-160 «Павел Таран», на борту которого находился наш второй Президент, был произведен пуск трёх ракет класса «воздух-земля». Две из них попали точно в цель…

Ещё в позапрошлом столетии Антон Павлович Чехов честно признавался, что и ему лично, и всем его современникам нужно ежедневно «по капле выдавливать из себя раба».

«Мы – не рабы, рабы – не мы». Каждый, прошедший через советскую школу, уже с начальных классов, накрепко усвоил эту аксиому. Но, если мы не рабы, откуда в нас это – «ломать — не строить, душа не болит». Откуда?!

Может, от тех черных зековских ватников, в которые во второй трети прошлого века вынужденно оделась значительная часть страны и через которые, прямо или косвенно, прошло целое поколение. И не только в Воркуте, Инте или Хальмер-Ю.

И что? Генетическая память этого поколения настолько крепко въелась в нас, что сидит до сих пор? Но ведь тогда та страна, в которой мы живем, для нас – не дом родной. Тюрьма. А её и смысла обустраивать нет. Выпустил по тому, что строили чьи-то отцы и деды Читать далее →

Все люди разные. И даже внутри одной нации не найти двух абсолютно похожих друг на друга человек. Но никого это не останавливает. И в результате, как среднеарифметическое от полного набора психологических и эмоциональных признаков, характеризующих тот или иной народ, появляются устойчивые стереотипы. Французы, мол, страстные, немцы – педантичные, англичане – чопорные.

А вот мы, русские? Мы – какие? Особенно, если со стороны на нас поглядеть.

В подавляющем большинстве случаев получается, что пьющие. Конечно, не самая приятная характеристика, но… Не выкинешь слов из песни. И если открытого огня поблизости не видно, то дымом всё равно, не просто так попахивает. Наверное, есть для того какие-то основания. Или как говорят специалисты по противопожарной безопасности – среда питательная. И условия подходящие. В холодном, мол, климате, живем. Ну, как тут без сугреву? Особенно, если сам нарком благословил?

Как по мне, ерунда всё это. Если по красному вину, например, брать, так французов мало кто переплюнет. А по пиву, так чехи – впереди планеты всей. И что? Кто-то говорит, что чехи с французами пьющие? А нас тогда зачем сажей мазать?

Не пьющие мы, русские. Трудолюбивые. Оглянитесь по друзьям-товарищам. Соседям. И сразу увидите, что подавляющая часть из них на работу не только по будним дням ходит. Но и в субботу, как правило. Хоть на полдня, но надо… Надо на родное производство заглянуть. Оно ж без нас… Ну, как оно, да без нас?!

А кто не на работу, так тот – на дачу. И там – в поте лица своего. Да так, что лица этого соседу, как правило, и не видно. А вот пятую точку… Это – пожалуйста. Как в том старом, бородатом анекдоте:

— Соседка, говорите… По даче? Нет, женщина, не признаю. А… Извините, а нагнуться, как над грядкой, Вы бы не могли?.. Батюшки! Светлана Сергеевна… Да как же это я?..

Трудолюбивые мы. Правда, толку от этого, казалось бы, исключительно положительного качества… Одни сплошные неприятности! А если у кого по этому поводу есть какие-то сомнения то вот, у меня тут конкретные примерчики наготове.

Помните, как у нас в 90-х с работой тяжело было? Вот у меня знакомый и устроился работником к одному из финских фермеров. Всё чин чинарем. И виза у него рабочая, и работодатель зарегистрировал его везде, где положено. А плюсом и налог соответствующий своей державе заплатил.

И всё у них просто замечательно. У нас ведь если мужик, так руки, как правило, из того места заточены, из которого надо. И приятель у меня – и швец, и жнец, и на дуде игрец. Механизатором запросто может. И по электрике, если что, так без особых проблем. Ну, а вилами помахать, чтобы навоз куда в сторонку откинуть, так он даже респиратора не надевает. «Мне – говорит, — это приятственно. Лучше ландышев».

В общем, душа в душу они с фермером этим. Тот на моего приятеля не нарадуется. Ну, а приятель, на то, что платят ему исправно. Еженедельно. И поскольку евро тогда ещё не придумали — в марках. А у них курс к рублю… Хороший.

Жили они и радовались друг на друга. Как вдруг как-то в выходной день… Нагрянула к ним на ферму проверка из какого-то государственного органа. Что-то типа нашей трудовой инспекции. И такие же строгие.

Мол, как тут у вас с условиями труда и отдыха? Ну, хозяин и показывает им всё – вот комната для работника. Теплая, светлая, просторная. На окошке – занавески в радующий сердце и глаз горошек. В комнате — холодильник, телевизор. Со спутниковой антенной, между прочим. А вот душ. Вода горячая, холодная.

Инспектора всё проверили. Телевизор включили, выключили. Воду пальцем потрогали. И правда, горячая. Занавеску отодвинули… А там!

Нет, тараканов в комнате не было. Просто вид на хозяйственный двор открылся. И на нём – трактор колесный. А под трактором – приятель мой лежит. Ключом гаечным в нутре у агрегата ковыряется.

Проверяющие, как увидели эту картину маслом, так сразу в лице изменились. Бумажки свои достали и стали актик по установленной форме составлять. Так, мол, и так, в ходе проверки установлено, что в нерабочее время…

И оправдания моего приятеля, что его никто не заставлял… Он сам до такой мысли дошел. В понедельник сена бы к ферме подвезти надо, а трактор вот… зачихал что-то. А ему, приятелю-то, и делать нечего. Телевизор смотрел, смотрел, да и устал смотреть. А в агрегате ему поковыряться… Да и за бесплатно — в радость!

Оправдания эти никто во внимание не принял. Фермеру предупреждение вынесли, а приятеля строго-настрого предупредили, что его рабочее время от сих – до сих. В выходной день под агрегатом лежать… И думать не смей! С тем и уехали.

А наши герои, конечно, погоревали малость по поводу такого печального для них итога, но… Надо ж как-то дальше жить. И дела разные фермерские делать. Они и стали. И жить, и делать.

И всё бы ничего, но как-то через недельку, под вечер уже… Опять эти проверяющие. А приятель как раз от уже порядком набившего оскомину сериала (да ещё и на финском языке!) оторвался и с таким удовольствием навоз в тракторную тележку грузит.

Опять нарушение. В нерабочее время, да с вилами…

В общем, фермеру штраф – само собой. А за компанию и моему приятелю. Плюс предписание – в такой-то срок покинуть территорию суверенного государства. И визу ему закрыли. И не только рабочую. Несколько лет он для финнов полностью «невъездной» был. Даже в сторону границы не смотрел.

Вот вам и трудолюбие. Где-то оно может и со знаком плюс идет, а если в Финляндии, да за пределами рабочего времени… Нет, нет! Лучше не надо.
А всё дело в том, что если что с работником случится в рабочее время, то вся ответственность в этом случае ложится на работодателя. Именно он будет возмещать все расходы, связанные с лечением и восстановлением трудоспособности работника. А вот если травма будет получена при исполнении работником трудовых функций, но в нерабочее время, то эти финансовые затраты перекладываются уже на государственные социальные фонды. Вот проверяющие — инспектора и стоят на страже родного бюджета. Из которого, кстати, и их деятельность финансируется.

Потому если кто вдруг попадет куда за пределы нашей необъятной (и не обязательно в Финляндию!), то прежде, чем в трудовом порыве сворачивать горы и поворачивать реки вспять, не мешало бы поинтересоваться – а как про то в их Уставе прописано. А то мало ли… Закроют, как моему приятелю визу на долгие годы только за то, что Читать далее →

Анна Свирщиньская родилась в 1909 году. В Варшаве. Её отец был многогранной личностью. Участвовал в революции 1905 года, профессионально занимался живописью, скульптурой, а на любительском уровне – этнографией. Ездил по затерявшимся среди лесов и болот Мазовша деревням, собирал плетеные из самой обычной соломы украшения, расписанные петухами керамические тарелки, цветные аппликации.

Во многих этнографических поездках рядом с отцом была и подросшая Анна, которая не только слушала, но и записывала крестьянские песни. А вместе с ними впитывала в себя народную поэтическую культуру.

Наверное, эти любительские этнографические экспедиции и определили будущее девочки, в детстве мечтавшей стать художницей. Такой же, как отец. Не хуже. А может быть, и лучше. Но Анна не стала художницей. В польскую культуру она вошла поэтессой. В 1936 году, когда была издана первая книга её стихов, полная богатых, ярких и красочных метафор.

Но «войти» и «остаться» — две разные вещи. А Свирщиньская не только вошла, но и осталась. Правда, для этого ей пришлось пережить войну.

Когда заговорили пушки, лира поэтессы не умолкла. Её стихи печатались в подпольных журналах и сборниках, а драма «Орфей» — изданная и поставленная позже, в 1946 году – даже получила первую премию на тайно проведенном в период оккупации литературном конкурсе.

Параллельно творчеству шла и реальная жизнь, по итогу перевернувшая душу и поэзию Свирщинской, которая на время обороны Варшавы (сентябрь 1939 го) и Варшавского Восстания (август-сентябрь 1944-го) надела белый халат санитарки. Как позже напишет в своей автобиографии поэтесса: «Война сделала меня другим человеком. Тогда впервые в мои стихи вторглась моя собственная жизнь и время, меня окружавшее».

Но для того, чтобы Свирщиньская смогла найти свой, индивидуальный, простой до аскетичности, но очень ёмкий язык, а личные впечатления окружавшей тогда поэтессу жизни переплавились в стихотворные строчки, должны были пройти долгие годы. «Мне было очень трудно выразить переживания периода оккупации», — так чуть позже честно признается сама поэтесса.

Только в 1974-ом году, через тридцать лет после того, как 2 октября 44-го капитуляцию Варшавского Восстания подписал командующий Армии Крайовой, генерал Коморовский, у Анны выйдет книга стихов – «Я строила баррикаду», которую сразу после её выхода из печати известный польский литературовед – Стефан Мильковский назовет «лирическим эпосом».

Эта книга – не только одна из личных вершин Свирщиньской в её творчестве, но и уникальное явление в польской литературе. Как однажды в неподдельном восхищении напишет коллега Анны по поэтическому цеху и критик по совместительству, — З. Беньковский: «С тех пор, как существует поэзия, ни один женский голос не прозвучал в ней столь убедительно!».

О чем стихи Анны Свирщиньской?
В первую очередь, о мужестве самых обычных людей. Аптекаря, портнихи, спекулянтки, кондуктора трамвая, мальчишки из исправительной колонии. Тех, которые «все из трусливого десятка». Которые боялись. И им «было страшно по-настоящему». Но они построили свою баррикаду. Под обстрелом. Хотя их никто не заставлял…

Нам было страшно,
когда мы строили под немецким обстрелом
баррикаду.

Никто нас не заставлял,
но мы построили баррикаду
под обстрелом.
(Мы строили баррикаду)

Свой долг, как образно скажет польский военный историк Ежи Кирхмайер, «сверх обычных человеческих возможностей» в августе-сентябре 1944-го, выполнили не только взрослые мужчины и женщины, которых в варшавских отрядах Армии Крайовой было более 4-х тысяч. Не только они. Но и подростки. И даже дети. Те, которые «мал, мала и ещё меньше». По воспоминаниям участников Восстания самому маленькому повстанцу было… 8 лет.

Именно им, пацанам Восстания, у стены Старого Мяста (Старого Города) в 1983 году установлен памятник Маленькому Повстанцу. А за девять лет до этого свой личный монумент детям Варшавы 44-го отлила стихотворными строчками Анна Свирщиньская:

Когда утром он стал расставлять в подворотне
бутылки с бензином,
дворник ругался как бешеный.

Дворник, ругаясь потише, копал во дворе
небольшую яму для щенка.
(Щенок)

«Я строила баррикаду» — не просто книга стихов. Это, действительно, настоящий памятник. И не только им, варшавским Гаврошам 44-го.
Всем тем, кто любил жизнь, хотел быть и мог бы стать счастливым. Но многие тысячи (сотни тысяч!) из них — не стали. Потому что больше жизни они любили свою Родину. Польшу. За счастье и свободу которой им было суждено умереть на баррикадах Восстания.

Возле его носилок
я стала на колени,
куртку его целовала.
Говорила: ты такой красивый.
Можешь дать столько счастья…
Не знаешь сам, сколько счастья.
Ты будешь жить мой красивый,
мой храбрый.

Он улыбался и слушал,
веки его слипались.
Он не знал, что слова такие
говорят солдату,
только когда он умирает.
(Когда солдат умирает)

Многим из них было суждено умереть… Иногда просто потому, что никто и никогда не учил их стрелять в живых людей. Даже если эти люди — враги, которые пришли на родную для тебя землю, чтобы убивать твоих родных… Близких. И тебя.

Ему было пятнадцать лет,
он был первый на уроках польского.
Он бежал с пистолетом
на врага.

Не научили его
на уроках польского
стрелять в глаза человека.
(Глаза человека)

Они умирали. На баррикадах, под обстрелами, бомбежками. В подвалах рушащихся зданий, которые в любую минуту могли превратиться из убежища в братскую могилу.
Гибли не только от пули или снаряда. Но и потому, что в госпиталях не то, чтобы катастрофически не хватало, а не было… Просто не было лекарств! И не только их. Самой обычной, чистой питьевой воды – тоже не было. Водопровод не работал. Варшавяне рыли колодцы. Но и они не спасали. За водой приходилось выстаивать многочасовые очереди.
В городе заканчивалось продовольствие…
А для кого-то стакан… Пара стаканов молока были вопросом жизни и смерти.

Ребенку два месяца.
Доктор сказал:
без молока он умрет.

Приносит три ложечки молока.
Ребенок живет
часом дольше.
(Часом дольше.
Памяти Станиславы Сверчиньской)

Да, на варшавских баррикадах в августе-сентябре 44-го, гибли не наши деды и прадеды. Может, в том числе и поэтому, нам тяжело понять, что для каждого поляка значит это Восстание. Но сделать такой шаг в направлении понимания (и взаимопонимания!) не только можно, но и нужно. Тем более, это — совсем не сложно.

И надо-то всего… Выкроить от круговерти текущих, иногда только кажущихся важными дел, ненужной суеты и хлопот какую-то толику времени, Читать далее →

Чем товарищ черт не шутит, когда господь Бог играет в покер? Особенно, если карта прёт. Так и прёт. А сегодня, вот чую я… Прет Ему! Того Он и увлёкся. Да так, что не отвлечься. Вот и лупасит дождик с самого утра.

Ну… Мне оно и на руку. Было бы солнышко, какая тут чешская литература? Уже давно отдали бы с мужиками предпочтение шашлыкам и тоже чешскому. Но – пиву. Эх, хорош «Жатецкий гусь»…

Правда, не сегодня. Нынче — какие шашлыки? Какое пиво?! Дождик у нас… И, скорее всего, — надолго. Так что времени поговорить о чешской литературе – более чем.

Итак, литература. Чешская.

Что я о ней? Чапек, Фучик, Гашек…

Чапек? И что? Я же только имя его знаю. Карел. По отчеству и то – ни в зуб ногой. И что у него там с саламандрами было?! Нет, то, что война – эт точно? Но с какой стати и за чьё наследство?.. Нет, Чапека лучше не трогать. Опозоришься с ним потом на всю Чехию. Да и не люблю я этих земноводных. Кровь у них холодная.

Фучик? Тут уже значительно теплее. Горячо можно сказать. Юлиус, он же ещё тот мужик был. В пражском «Панкраце» чалился. Потом его по этапу в берлинский «Плётцензее» перебросили. Уже петля на шее у него реально затянута была, а он репортаж свой писал. Не каждый так сможет. Не всякому на такое хватит сил. И не только духовных. Его же там конкретно… Пытали.

Но Юлиус, как ни обидно… Не в почёте, по слухам, он нынче в Чехии. Вон, даже станцию пражского метрополитена переименовали. Была «Фучикова». Стала… Ну, чехам о том лучше знать. А мне и выговорить с первого раза тяжело.

В общем… И выбора-то, если честно, особого нет. Ярослав Гашек. «За что»? За что я люблю Ярослава?

Тут как в той сказке. «В тридевятом царстве, в тридесятом государстве»… Только, вот чесслово, никакая не сказка. На полном серьезе. Ну, и что, что цифра «три» в изустном народном творчестве наделена магической силой?! А наука на что? Она же тоже с самого начала подозревала, что земная твердь со всех сторон омывается синим морем-окияном, в котором не тонет только потому, что на трёх китах лежит. Не на двух там или десяти… На трёх! А три составные части марксизма?!

Вот и у меня, любовь-приязнь к Гашеку на трёх китах лежит.

Первое. Это — тайна.

Да нет! Ничего и ни кого я скрывать не собираюсь. Просто тайна — это то, что знаем только мы. Я и Гашек. И оно есть только у нас с Ярославом. Больше — ни у кого…

Как я познакомился с писателем? На каникулах дело было. На летних. А они, если вдруг кто забыл, большие. Три месяца целых. За это время и накупаться успеешь. В лапту, футбол, цурки и всё остальное наиграться. Рыбы наловить столько, что даже кошки начинают со двора убегать ещё до того, как ты червей копать пойдёшь. И… Как ни странно, — по книжкам соскучиться. Тоже – успеваешь.

Вот я и соскучился. А с библиотекой какие-то проблемы были. То ли ремонт в клубе, то ли библиотекарь заболела. Сколько лет прошло. Я уже и не помню. В общем, полез я на чердак, где всё то, что мать и её братья в своё время читали, бабуля аккуратненько складировала.

И среди этих стопок нашёл я… Сильно потрёпанную. Настолько сильно, что уголки страниц уже давно перестали ими быть, трансформировавшись во что-то очень похожее на зубчатые шестерни неправильных и сильно искривленных радиусов. А это, между прочим, первый признак того, что книга – интересная.

Ну, а как ещё и обложки нет…

У этой — не было! Так что я её даже и не раскрывал. Как начал с первой страницы… Так до самых потёмок с чердака и не слазил. Пока до самого конца… До последней точки пока не дошел.

Но тогда-то я даже и не понял, что это – последняя. Думал, что читали книгу мои предшественники неаккуратно. И утратили какую-то её часть.

Уже потом, как учебный год начался, завалился я в школьную библиотеку и попросил книжку «про бравого солдата Швейка». А как заполучил её, так и понял, что летом всё прочитал. От корки, до корки. Просто, как это часто бывает в жизни, не успел автор. И не дописал свой роман. Кстати, и имя автора – Ярослав Гашек, и название книги – «Похождения бравого солдата Швейка», я только тогда, в библиотеке, узнал.

Вторая составная часть моей приязни. Это — сам автор. Который должен быть интересен мне, читателю. А Ярослав, сдаётся мне, из таких людей. Интересных.

Он прожил удивительную жизнь. Настолько плотно и концентрированно насыщенную на многочисленные встречи и события, что подели её на десять… Да даже на двадцать подели и раздай другим людям… И то, большая часть из них, уверен, скажет: «Много!»

А Ярославу было нормально. В самый раз.

Одной армии ему было мало. Он служил… в трёх. И как служил! На австрийско-русском фронте, было дело, вернулся из ночной разведки, а фуражка-то… С дыркой. Прострелена!

В 1915-ом, в боях за Сокаль, где погиб или был ранен каждый второй участник этой битвы, Гашек не только уцелел, но, более того, был произведён в ефрейторы и награждён серебряной австрийской медалью за храбрость.

Почти такую же – серебряную и тоже «За храбрость», но уже Георгиевскую, Ярослав получил и в русской армии. После июньских боёв 1917 г. у Зборова.

В Красной Армии обошлось без наград. А вот без разных, иногда достаточно серьёзных происшествий, — никак нет. Пять тысяч марок обещало за голову Ярослава молодое правительство независимой Эстонии. Ордер на его арест выписывали и в Самаре, и в Омске. В Иркутске в него стреляли. К счастью, мимо. Но на шее после того выстрела осталась памятная отметина. Дважды Гашек переболел тифом. А в условиях Гражданской войны и почти полном отсутствии лекарств эта болезнь и смертный приговор… По сути – практически одно и то же.

Кем только не был Ярослав за свою жизнь. И редактором журнала «Мир животных», и анархистом, и… даже помощником красного коменданта города Бугульмы.

А розыгрыши и мистификации, которыми он, казалось, был нафарширован под самую завязку…

Ну, вот, например, эта – с «Партией умеренного прогресса в рамках закона», устав которой в 1911 году Ярослав напишет буквально за кружкой пива. Чтобы пойти от неё кандидатом по пражскому избирательному округу Винограды. Или открытый им «Кинологический институт», продававший беспородных перекрашенных собак. А древний ящер «идиотозавр»?! Сколько… Сколько Читать далее →

В середине 80-х плохо было с книгами Союзе. С хорошими – ещё хуже. А я как раз в Питере учился. И сильно меня «Дом книги», что на Невском, у Казанского собора, выручал. Там отдел был. «Литература на языках народов СССР». Южно-русский диалект это, конечно, не украинская мова. Но… Есть много общего. Вот так я и прочитал всё, что Роберт Пенн Уоррен про королевскую рать написал. Потом томик Владимира Сосюры мне в руки попал. А потом…

Заскакиваю как-то в уже ставший привычным отдел. Что новенького? Ба-аа… А это? Тоненькая такая книжка в твёрдом зеленом переплёте. Василь Быков. И название… Как бы сейчас сказали – не маркетинговое. «Карьер». Почти как «Котлован». Только… на белорусском.

И… Купил я этот «Карьер». И прочитал. От корки до корки. Может потому, что язык всё-таки не самый знакомый и читал я медленно, с остановками… Тщательно пережевывая прочитанное. Возвращаясь к непонятому, чтобы снова пропустить через себя не очень знакомые слова, а с ними и весь текст. Не знаю. Может поэтому. Но именно с этой книгой вошел в меня Быков, да так и остался там, внутри.

А книга-то… Казалось бы, — ничего такого, особенного. Главный герой – Павел Агеев -обычный пенсионер. Которых рядом, — пруд пруди. Ну, воевал. Да, понятно. Только кто из того поколения не воевал? И воевали, и работали потом, и детей растили. Наших отцов и матерей. И моих тоже.

Время действия повести дважды сжато в три месяца. Не в шесть, а именно так – «дважды – по три». Дело в том, что композиционно повесть разбита на два временных пласта. Современность и лето — начало осени 1941-го, уже отстоящие от главного героя на расстояние всей прожитой им жизни. Равные по своему временному отрезку эти месяцы сильно отличаются друг от друга по своей значимости. Легко нам, уже вооруженным знанием того, что будет дальше и чем всё закончится, оценивать поступки и судить тех людей, которые волею судьбы оказались с головой накрытыми бедой первых недель и месяцев той войны. Когда вроде бы обычные вещи и, казалось бы, незыблемые отношения трансформируются до неузнаваемости. Доверие в настороженность. А та, в свою очередь, в прямую подозрительность. Кто здесь друг? Кто враг?

Ещё вчера все были своими. А сегодня и отец любимой Агеева – Марии, и пришедший с немцами и работающий на них Ковешко, говорят об одном и том же. И почти теми же самыми словами. Но если один из них точно – враг, то получается, что и второй… Тоже?!

Но и не верить – нельзя. Хотя бы просто потому, что один в поле – не воин. А чтобы победить ту силу, что нещадно ломает и корёжит страну, а по слухам, уже и Москву взяла, нужна сила — не меньшая. Которая – будет. Обязательно будет! Надо только волю и упорство каждого вместе сложить. И это понимает та же Варвара Барановская, приютившая у себя раненого Агеева. Приютившая и помогающая ему в меру своих сил и не самых больших возможностей. И в данном случае неважно, что перед Агеевым – попадья. Потому что когда враг уже переступил твой порог, мелким, малозначимым и второстепенным становятся и классовая или сословная принадлежность, и должность. Какая бы высокая она не была до того, как. Главное, по мнению Варвары, – добрый или злой человек перед тобой. И, по сути, она – права.

Другое дело, что делать, если обычное человеческое участие становится смертельно опасным? Равнодушно отойти в сторону? Но где грань между равнодушием и бездушием? И как её не переступить? Это же – не граница. Ни колючей проволоки, ни контрольно-следовой полосы нет!

Как соотнести средства с целью? И насколько она оправдана, эта цель, если за неё, вполне возможно, придётся заплатить дорогой ценой. Жизнью. Тем более, когда — не своей. А жизнью любимой. Даже если ты сам не прячешься за чужую спину, есть ли у тебя это право – взвешивать и соотносить? А если ошибешься? И не достигнешь цели? Жизнь – а может и не одну – уже не вернёшь.

И герою – тяжело. Очень тяжело всматриваться в своё прошлое из отступившего от него на 40 лет нынешнего. Благополучие которого, на проверку оказывается кажущимся. Потому что за свою жизнь он заплатил чужой. А может быть даже и чужими. Жизнями своего неродившегося ребёнка и любимой. Той, что была послана ему не для выкупа или искупления. Для любви и счастья. Которое даже тогда, в самые тяжелые, первые месяцы войны, оказывается, было так близко. И могло стать реальным и осязаемым.
Но плохое и хорошее настолько тесно переплетены между собою в нашей жизни, что для того, чтобы от первого перейти ко второму даже шага не надо. Достаточно сделать выбор. И отправить на задание Марию.

Эта книга, как и многие другие произведения Быкова – об этом. Об обычных людях, которые судьбой и обстоятельствами ставятся перед неумолимым выбором, когда, казалось бы, из множества имеющихся вариантов остаются только два. Либо выдержать и… погибнуть. Либо отступить. Оступиться и, тем самым, — предать.

И от этого – выбора и стойкости одного человека – зависит исход войны. Потому что именно он и его судьба по большому счёту определяют цену победы.

Да, большие батальоны, а тем более дивизии, армии и фронты – всегда правы. Но войну, если по-честному, выигрывают не они. А тот, кто умирает, так и не дожив до рассвета. Не взяв с врага даже частичного выкупа такой же жизнью, но уже его, вражеского солдата. Пусть хотя бы и обозника. Но умирает не отступив. И не предав.

«Доселе не было в Беларуси человека и писателя такого масштаба… Он во всей нашей огромной русской литературе – Фигура, а в Беларуси он был просто лучшим»… Это не я. Это – Эфраим Севела. Который, наверное, хорошо знал Василя Быкова. Одного из тех писателей, которых наши литературоведы относят к так называемой «лейтенантской прозе».

Василь Быков, Григорий Бакланов, Юрии Бондарев.

Может, это просто совпадение. Как ни странно, но все эти писатели – бывшие артиллеристы. Быков ведь тоже сначала был командиром взвода полковой, потом – армейской артиллерии. А может, в этом и нет ничего удивительного. Всё-таки, пусть и самую малость, но в артиллерии шанс выжить был больше, чем в той же пехоте.

И они, «лейтенанты» выжили. Несмотря на то, что зачастую ходили в одном шаге от смерти. А иногда и ближе. В начале 1944 года, в ходе Криворожской наступательной операции, Василь Быков Читать далее →

Вот только не надо так громко кричать и в голос возмущаться по поводу того, что «такого не может быть, потому что не может быть никогда». Может. Очень даже может.

Недаром эти места внесены в список мирового культурного наследия ЮНЕСКО. Культурного! И не какого-то там мадридского или венского двора, а мирового. Масштаб чувствуете? Осознаете?!

А вот что это за места, и в каком конкретно уголке старушки Европы они прописаны, так тут и секрета никакого нет.

На северо-западе Венгрии есть озеро. И если кто попадёт в те места, мимо, уж поверьте, не проедет. Не маленькое… Совсем не маленькое оно. На 36 километров вытянут водоём с севера на юг. А ширина его… Смотря где мерить. Есть места, где от берега до берега плыть и плыть. Километров 12. А есть и где вдвое меньше. Так что если вдруг кто решит всё-таки устроить заплыв от восточного берега до западного, то для начала оглядеться не мешало бы. Чтобы оптимизировать маршрут движения.

Хотя…
Тут хоть оптимизируй, хоть… Конечно, местами озеро можно переплыть. Но… Только если оч-чень осторожно. И с определённой оглядкой. А то мало ли – пограничники за кустами. Озеро ведь на самой границе с Австрией, на долю которой приходится 240 квадратных километров общей площади водного зеркала. Которая составляет 315 кв. км. И если взять в руки калькулятор, вычесть сначала, а потом поделить и умножить на 100, то получится… Получится, что 76 % озера — австрийские. И, соответственно, только 24 – венгерские.

Оно и называется в каждой из стран по-разному. Венгры на своих картах обозначают его как Фертё. Ну, а австрийцы – Нойзидлерзее. Но и те, и другие одинаково гордятся им. А как же! В Венгрии это второе по величине озеро, после Балатона. А в Австрии, так вообще – первое. Потому как то, что в Европе крупнее Фертё – Боденское и Женевское озёра – так оно уже за пределами Австрийской Республики.

Правда, есть у водоёма и недостатки. Ну, а кто в этой жизни не без греха?..

Во-первых, вода в озере…Солёная. И не просто солёная, а очень сильно. Сильно солёная. Хотя, если с другой стороны посмотреть, то этот минус достаточно легко на плюс трансформируется. Да, в чайник эту водичку лучше не заливать. Зато Фертё – самое западное солончаковое озеро Европы.

Но вот, во-вторых… С глубинами есть здесь определенные нюансы. Очень уж оно неглубокое, это Фертё. Его легче перейти, чем переплыть. Средняя глубина водоёма – меньше метра. Максимальная – даже до двух метров не дотягивает. Целых 20 сантиметров не дотягивает.

А впадает в Фертё при всей его огромной площади всего… два ручья. Вулка и Ракош. Плюс раньше озеро в своей юго-восточной, венгерской части имело сток к бассейну рек Рабы и Дуная.

И как лето жаркое, да засушливое, так и не удивительно, что уровень воды в Фертё сильно падал. Иногда до нулевой отметки. Пересыхало озеро, попросту говоря.

Самое первое упоминание о том, что Фертё полностью высохло, принадлежит перу Плиния старшего. Первое, но не последнее. Последнее было в 1866 году, когда с одного берега на другой народ, при желании, легко переходил, даже не замочив ботинок.

Так что «может». Вернее, могло такое быть. Вот сейчас уже – навряд ли.
Дело в том, что в 1956 году была создана специальная межгосударственная австро-венгерская комиссия, перед которой поставили задачу – контролировать уровень воды в озере и не допускать его полного высыхания. А то ведь… Звери, птицы, рыбы. Пострадать могут. И нарушится экологическая устойчивость биогеоценоза.

Вот комиссия с той поры и работает. Регулирует сток для того, чтобы поддерживать уровень воды на каком-то заданном уровне.
Правда, это не всегда у неё получается. Вот в 1965 г. — как зарядили проливные дожди… И лили, и лили. Всё лето. Вода в озере и поднялась на 35 см. А в 2003 г. – наоборот. Хоть бы тучка какая на озеро набежала, да закапало бы из неё… Так нет. Ну, уровень воды и упал на 30 см. Но чтобы озеро вообще пересохло, так это вот уже почти полтора столетия – ни-ни.

Ну, зверьё разное и довольно. Тем более, что в 1991 году в этих местах организовали первый в Венгрии национальный парк – Фертё-Ханшаг. А по ту сторону границы сегодня к нему примыкает и австрийский аналог – национальный парк Нойзидлерзее-Зеевинкель.

И народу тоже на том озере – в радость. Вода Фертё не просто соленая. Щелочноземельная. А по берегу водоёма там и тут разбросаны разные пляжи, зоны купания. И если первое, да со вторым сложить… Отличная курортная зона в результате получается! О которой хорошо знают не только венгры.
Похоже, что в Европе одни мы остались, кто о тех прелестях озера – ни сном, ни духом. А зря, зря…

Так что если вдруг кто решится. Соберёт дорожную сумку, забронирует заранее по Интернету место в какой гостинице или отеле, да и махнет на Фертё… Сдаётся мне, что поводов пожалеть об этом у него не будет.
*****************
Фотографии Светланы Стасюк. На них:
Вверху — вот в такие домики-отели нынче селят приезжающих на озеро.
Внизу — на озере можно не только покупаться, позагорать или сходить с экскурсией по национальному парку, но и пройтись под парусом.

В 1561 году под ударами русских войск окончательно развалился и ушёл куда-то в область исторических преданий Ливонский орден. Но! Свято место пусто не бывает.

Вот и решили совмещающий должности великого князя литовского и короля польского Сигизмунд II и последний ливонский ландмастер Готхард Кетлер создать на части земель Ливонского ордена герцогство Курляндское и Семигальское.

Ну, а чтобы свежеиспеченному герцогу было счастье, его литовско-польский сюзерен наделил своего нового вассала разным имуществом.
Так в конце 1562 года основатель герцогской династии Кетлеров заполучил в собственность Бауский замок. И почти сразу же начал активно его использовать в своей деятельности на благо и пользу всей Курляндии и Семигалии. Уже второй Курляндский ландтаг в 1568 году прошел именно в Бауской крепости.

Казалось бы – живи и радуйся. Так нет. Не радовалось первому курляндскому герцогу. Никак не радовалось. Свербила его и не давала спать по ночам одна не очень радостная мыслишка. Крепость, мол, она крепость и есть. С точки зрения безопасности, в том числе и личной, – очень даже. А вот с точки зрения престижа? На ландтаги разный народ приезжает. Приезжает, смотрит… Оценивает. А такой ли должна быть герцогская резиденция?

Такой ли? Знамо дело – совсем не такой! Тут ведь что? Строгость, практичность… А подобающий герцогской резиденции блеск? Где?! Э-эхх, развернуться бы герцогу…
Но поначалу – никак было. Не развернуться.

Ещё же Ливонская война шла. А как одолеют эти русские? И что? Строил, строил, а потом? Дяде что ли? Замок – не носовой платок. В карман не положишь и с ним от русских не убежишь.

Но всё – и хорошее, и плохое – когда-нибудь, да заканчивается. 15 января 1582 года в Заполье был подписан мирный договор. И завершилась война. А работы в Бауском замке закипели.

Сооружения старого форбурга частично снесли, сухой ров засыпали, а на высвободившейся площади возвели примыкающую к восточной стене старого замка подкову из трёх двухэтажных зданий, крытых плоской, похожей на деревянный лемех, черепицей. По углам примыкания длинных сторон подковы к своей вершине встали две башни, которые в совокупности с двухэтажными корпусами и старой стеной крепости образовали внутренний дворик герцогской резиденции.

Перед строителями стояла сложная задача. С одной стороны – приграничная территория. На которую кто только не имеет видов. Значит, надо обеспечить безопасность как жильцам замка, так и его защитникам. С другой стороны – это не просто крепость. Герцогская резиденция. У неё и вид должен быть соответствующий. Чтобы каждый прохожий перехожий понимал – кто тут, в замке, живет. Кто в невысоком…

Вот и врезались в стены новых корпусов большие, парадные оконные проемы с образующими оригинальный геометрический узор стёклами в тяжелых свинцовых рамах. Но в целях безопасности на наружных стенах они располагались только на втором этаже и, помимо этого, усиливались красивыми, но крепкими оконными решетками.

Фасады замка, в подражание южнонемецким дворцам, были украшены характерной для Ренессанса и маньеризма бриллиантовой рустикой – покрыты штукатуркой по специальной технологии (сграффито), имитирующей квадровую кладку. Суть этой технологии частично раскрывается её названием. Sgraffiare – от итальянского «выцарапать».

Для начала на стену наносится несколько слоёв штукатурки, отличающихся друг от друга по цвету, в зависимости от подмешиваемого к основе красящего пигмента. Как только оштукатуренная поверхность высохнет и схватится, на неё углём по трафарету наносится рисунок, который затем «процарапывается».

Специальным инструментом штукатурка соскребается. В разных местах на разную глубину. До конкретного цветового слоя. Итоговым результатом получается поверхность, выпуклые и заглублённые части которой окрашены по-разному. И если всё сделано правильно, то вот он – многоцветный рисунок, на века остающийся на оштукатуренной поверхности, благодаря большой стойкости получаемых в технике сграффито изображений.

Бауское сграффито – наиболее хорошо сохранившееся и самое роскошное из всех тех, что пусть и фрагментарно, но дошли до нас в иных латвийских замках и усадьбах.

А ведь опять же – всё дело случая. Не выйди младшая дочь герцога Кетлера – Елизавета – замуж за знатного вельможу Тешинского герцогства. Не пошли Готхард с дочерью, в качестве одной из составляющих приданного, Георга Курляндского… Знаменитого мастера оружейных дел, изделия которого и сегодня выставлены в экспозиции польского музея «Чешина». Не будь первого и второго, разве подумал бы тешинский сват прислать своему курляндскому родственнику в качестве ответной благодарности целую бригаду штукатуров, мастерски владеющих техникой сграффито?

Но – было. И первое, и второе. И прислал тешинский сват целую бригаду. А в результате вот она. Бриллиантовая рустика в технике сграффито. Лучшая в Латвии. Сохранившаяся несмотря ни на что.

Умершему в 1587 г. Готхарду не довелось полюбоваться плодом рук своих строителей и мастеров-штукатуров тешинского родственника. Да и его предкам не очень везло с замком.

Пришедший на смену XVI-му XVII-ый век привёл за собой целую череду польско-шведских войн, в ходе которых замок не раз переходил из одних рук в другие. Так что когда в 1660 г., после подписания Оливского мирного договора, шведский гарнизон оставил замок, на его восстановление из курляндской казны пришлось потратить ни много, ни мало. 12 тысяч даллеров.

Только-только восстановили герцогскую резиденцию, как… Уже XVIII-ый век – на порог. И… Северная война.

В 1701 г. снова над башнями крепости взвился шведский флаг. Сам Карл XII, осмотрев замок, остался им зело доволен и счёл пригодным использовать сооружение «как для складов, так и для пограничного поста». Конечно, и усилить бы крепость не мешало. Для чего 23 августа того же года шведский король подписал во Фрауэнбурге (нынешнем Салдусе) специальный приказ – «О назначении каждого третьего крестьянина Курземе на работы по строительству укреплений в Бауске». И закипела работа под руководством генерал-майора Карла Магнуса Стюарта.

Ни к чему хорошему, правда, не привела она шведов. К концу августа 1705 г. русская армия овладела почти всей Курляндией. Посчитав в данной ситуации сопротивление бессмысленным, шведский гарнизон 14 сентября сложил оружие.
Но и русские части стояли в крепости не так долго. В марте следующего года, отступая из Курляндии, они взорвали возведённые генерал-майором Стюартом земляные валы, бастионы и южную часть герцогской резиденции.

А в 1710-11 гг. в Бауске свирепствовала чума. Треть города вымерла. Для тех, кто выжил, замок стал источником добротного строительного материала. Кто тайно, кто явно, но жители Бауски потихоньку стали разбирать бывшую герцогскую резиденцию.

Так что по окончанию Северной войны Курляндскому герцогу не было никакого смысла возвращаться в Бауску. Он и не вернулся.

Восстановление и реставрация замка начались не так давно.
Первый раз в Бауске я был в конце 80-х. Второй – в 2005 г. Да, старый орденской замок ещё в руинах. Но если сравнивать то, что уже есть, с тем, что было… Даже Читать далее →