Глава 2. О скорби
Глава 3. Наши чувства устремляются за пределы нашего «я».

Не могу сказать, что не подвержен этому чувству. Все же я живой человек и не собираюсь черстветь и закаляться. Стоики воспрещают мудрецу предаваться скорби? – я к ним не отношусь. Мне было нестерпимо горько потерять отца, одного из немногих настоящих, 100%-ных людей науки и отличного родителя. Тем более, что его спортивность обеспечила ему рекорд в умирании от комплексного рака почек и легких – рекорда мучений, которых я не пожелал бы повторить даже самым отъявленным мерзавцам и врагам всего сущего. Другое дело, что я ненавижу показуху и кликушество. Скорбеть надо с достоинством. Трудно сказать, насколько я скорбел достойно, все мы уязвимы для критики. Да я понимаю, почему слезы и стенания полезны организму, они служат обезболивающим средством и позволят надеяться, что сила горя не преодолеет, как поэтично выразился Монтень, «силу жизненных духов». Но не на людях! По прошествии времени, когда жизнелюбие побеждает охватывающее мрачное оцепенение, я повторяю слова Дюма, вложенные им в уста героя романа «Сорок пять» (Шико): «время мертвых миновало, пора думать о живых». И правда, у меня есть долг перед матушкой, дочерью. Да и просто, есть немало людей, которые нуждаются во мне. Пусть и не как в воздухе или еде. Я не склонен думать, что мне хотят польстить, когда говорят: «нам было плохо без тебя», «хорошо, что ты вернулся», «лишь с тобою можно… » и т.п. К тому же, в отличие от Монтеня, меня как раз легко увлечь, а размышления, наоборот, открывают меня к людям, а не добавляют бронзу в характер.

Глава 3. Наши чувства устремляются за пределы нашего «я».

Сложно рассуждать о примерах великих деяний, не принадлежа к великим людям. В отличие от Гильгамеша, стремившегося «утвердить» свое имя «там где утверждены уже имена» я не то что бы совсем лишен честолюбия. Нет, оно у меня есть и я не против, время от времени, его поласкать. Просто я вполне доволен той известностью, которая у меня есть. Я так же уверен, что испытание медными трубами я не выдержу точно. И даже мысль, что за мной будет гоняться толпа бездельников, дико жаждущая откусить от меня хоть полкусочка славы, приводит меня в совершенно искренний ужас. Тем не менее, мысль о том, что человек вечно стремиться к славе и известности что в настоящее время, что в будущем, мне вполне понятна. В этом смысле мне вспоминается определение Проспера Мериме, который с юмором написал про одного своего героя (Федериго-игрок): «и занялся совершенствованием себя в добродетелях и пороках, с незначительным уклонением в последние…» За прошедшие века, «уклонение» достигло запредельных величин. С одной стороны все хватаются мертвой хваткой за блага, дарованные настоящим под девизом «бери от жизни все». От себя так и хочется добавить – «и не своё — тоже». С другой стороны ярмарка тщеславия настолько увлекает людей, что страсть получить славу хоть на миг и любой ценой совершенно сводит людей с ума.
Глядя на сумашедше дорогие некрополи современной «крутизны», я не преисполняюсь зависти, прекрасно понимая, что это делается отнюдь не для покойного, а «для себя». Точно так же я не одобряю уж чрезмерно дешевых похорон, именно из тех же соображений. Хорошо, хоть понятие «последнего долга» еще не так износилось в наше интересное время.